Марина Серова - Сказано – сделано

Заревич держал спутницу под руку, причем так, что у меня сложилось впечатление, будто он ведет пленницу. Вера действительно шла, как на казнь. Ее голова была опущена. Я не видела Вериного лица, но даже со спины было понятно, что эта женщина плачет.

Как только Вера и Заревич исчезли с горизонта, я встала и пошла за ними. Дверь кабинета анестезиолога открылась, и показался сам Граченко. Бодрый, но внешне какой-то неприятный. Мне он сразу не понравился. Не удивлюсь, если узнаю, что он согласился помогать Заревичу. Но заниматься врачом было некогда, я могла потерять из вида румяного подонка.

Я шла по больничным коридорам, издали наблюдая за интересующей меня парочкой, периодически прячась за колонны или проходящих людей. Уже совсем внизу навстречу мне вышли два здоровенных молодца. По их непроницаемым лицам и мужественной походке я догадалась, что они от Володи, но на всякий случай спросила:

— Ребята, вы от Кирьянова?

Оба молча кивнули.

— Он в триста четвертой палате.

Парни снова кивнули. Молодцы! Никаких лишних вопросов. Да и Володя тоже молодец, проинструктировал хорошо. Коротко и ясно. Настоящий полковник.

— В палату к Сомову не должен заходить врач-анестезиолог по фамилии Граченко. Это приказ. Все остальные могут, а он нет. Выполнять, — скомандовала я строгим голосом. Молодцы нисколько не удивились. Им ли привыкать к командному тону?

Вера и Заревич не остановились у гардероба. Они были в верхней одежде, поэтому быстро проследовали к автомобилю, ожидавшему их у больничного крыльца. Но это не был джип Валеры. Моя машина стояла рядом.

Заревич, как истинный джентльмен, старательно усадил свою даму. Я наблюдала за ними из огромного окна на первом этаже. Как только автомобиль тронулся в путь, я бросилась к своей «девятке» и поехала в ту же сторону. Думаю, Заревич не обратил внимания на номер рядом стоявшей машины. Похоже, он вообще никуда не смотрел, кроме как на Веру. И дело было явно не в любовном чувстве, занимавшем сердце заместителя директора фирмы «Стартел».

Наш путь, как выяснилось, лежал в самый богатый и стариннейший в нашем городе банк. Как правило, в его залах все время толпится множество людей, поэтому я не опасалась быть замеченной Заревичем. Но на всякий случай все же достала из бардачка завалявшиеся там с лета черепашьи солнцезащитные очки, надела их и, посмотрев в зеркало, не узнала саму себя.

Как только за интересующей меня парой захлопнулась высокая стеклянная дверь, ведущая в банк, я последовала за ней и вошла в холл. Охранник с подозрением посмотрел на меня. Видимо, у него вызывали опасение люди, надевающие темные очки тогда, когда на улице моросит ноябрьский дождик.

Я сняла свою маскировку — специально, чтобы успокоить охранника, но, когда подошла ближе к стоящему у кассы Заревичу, снова надела.

— Нет, извините. Такие вопросы решаю не я, — говорила в тот момент статная кассирша, восседающая, как на троне, на огромном кожаном кресле. — К тому же где сам Сомов? Необходимо его личное присутствие.

— Он при смерти. Находится сейчас в больнице.

— У вас есть завещание, подтверждающее право наследования?

— Да, у нас все с собой, — отрезал Заревич. — Посмотрите?

— Нет, я проведу вас к директору, — учтиво ответила кассирша, одетая, как солидная дама, в белоснежную блузку и хорошо сшитый костюм.

Я слегка присвистнула. На мое счастье, в банке царил несмолкаемый гул, поэтому моего свиста никто не услышал. Решив, что дальше рисковать не имеет смысла, я отошла подальше от Заревича и Веры и села за овальный стол, за которым сидело уже человек пять клиентов банка.

Сквозь темные стекла очков я проследила за тем, как Вера и Заревич проследовали за статной женщиной и скрылись за дверью, на которой висела табличка: «Вход только для служащих банка». Естественно, туда мне хода нет. Но догадаться о процедуре, которая должна произойти в кабинете директора, было несложно.

Итак, Заревич абсолютно уверен в том, что его план сработает. Надеется, что Граченко поработает над тем, чтобы Сомов отправился к праотцам, а он вместе с Верой позаботится пока о переводе денег ее мужа на ее счет.

Я ерзала на стуле, не заполняя никаких бланков и не силясь, как все остальные, безошибочно вписать в графы километровые банковские реквизиты. Это вызывало удивление соседей по столику, но мне меньше всего хотелось сейчас придумывать различные предлоги, оправдывавшие мое, казалось бы, пустое времяпрепровождение.

Но сидела я не просто так. В голове постоянно крутилась мысль о том, каким образом Заревичу удалось заполучить собственноручное завещание Сомова. Я, конечно, не видела почерк, которым оно написано, но могу предположить, что его не отличишь от настоящего. В конце концов, Заревич понимает, что в банке, тем более таком крупном, сидят не идиоты, а люди, которые непременно проверят все документы, прежде чем вынесут свой окончательный вердикт и переведут деньги Сомова на имя его жены.

Заревич уже давно показал себя как очень способный, я бы даже сказала, талантливый шулер. Как я понимаю, этому хитрецу удалось обвести вокруг пальца даже своего шефа. Гольстер не догадывается, какие страсти разворачиваются за его спиной и по какой причине погибла его молодая красивая дочь. Он, наивный, так и пребывает в полной уверенности относительно своей версии: Инна убита Сомовым из-за ревности. Но, пожалуй, уже пора раскрыть ему глаза и рассказать, что произошло на самом деле.

В эту минуту я даже простила Гольстеру то, что он надоумил Заревича нанять Сергея для нападения на меня с целью устрашения, которое вполне могло стать причиной моей внезапной смерти. Многие, конечно, не заметили бы исчезновения Тани Ивановой, а мне было бы ужасно обидно. Погибнуть так бесславно для меня — хуже всякого позора.

Подумав о том, что времени у меня в запасе ужасно мало, я решила взять быка за рога и немедленно действовать. И первое, что нужно сделать, — это поехать к Гольстеру. Если он в здравом уме, то обязательно мне поверит. В конце концов, не могла же я просто-напросто набредить и придумать факты, столь ясно и недвусмысленно говорящие о виновности Заревича! Жизненные ситуации, как правило, плохо поддаются имитации. Да, решено, наш разговор я именно так и начну: «Жизнь богаче, чем самый интересный роман».

Не дождавшись, пока интересующая меня парочка выйдет из директорского кабинета, я сорвалась с места и помчалась к Гольстеру. Его адрес отложился в моей памяти, наверное, на веки вечные. Слишком уж противоречивая личность этот Вячеслав Павлович.

Но прежде чем войти в подъезд, я решила посидеть некоторое время в машине, настроив свое подслушивающее устройство. На всякий случай, хотя бы для того, чтобы убедиться, на месте ли глава «Стартела». А то ведь он мог просто-напросто притвориться, что его нет дома, и не открыть мне дверь. Разговаривать же по телефону не хотелось, я предпочитала личную встречу.

Настроив все нужные приборчики, я надела наушники и сразу же услышала голос Гольстера. Ничего себе, вот это удача! Мало того, что сейчас, днем, в рабочее время, которое для каждого нормального бизнесмена является чуть ли не святым, он прохлаждается дома. Вячеслав Павлович еще и разглагольствовал вслух на отвлеченные темы. Я бы даже сказала, что он просто нес какую-то околесицу.

Прислушавшись к его болтовне повнимательнее, я пришла к выводу: Гольстер пьян. Не в стельку, конечно, но пьян.

Тем временем безутешный отец, только что похоронивший любимую дочь, от рассуждений по поводу творящихся в стране безобразий перешел к другой теме. Он принялся орать на свою мать, причем из его уст вылетали отнюдь не самые приличные слова. Я не могла поверить в то, что слышу все это собственными ушами. С виду приличный, интеллигентный человек, а произносит такое… Впрочем, теперь мне стало понятно, что он вполне мог быть заказчиком моего устранения.

— Перестань все время реветь… как тебе не стыдно. Я вас всех ненавижу. И сноху твою… ненавижу, и внученьку твою любимую ненавижу! — Гольстер орал, как ненормальный.

Он, что называется, рвал и метал, изводил свою и без того страдающую мать криком и бранными словами. Я даже испугалась, что разъяренный бизнесмен сейчас просто набросится на несчастную женщину с кулаками. Ждать худшего я не собиралась. Решила: если не откроет дверь, найду другие средства для его усмирения.

Бегом поднимаясь по лестнице, я пыталась сообразить, про какую внученьку говорил, а вернее, орал Гольстер. Его мать — бабушка Инны. Получается, он ненавидит собственную дочь… Какой-то абсурд. Может быть, речь идет о другой внучке? Надо было проверить родственные связи семейства Гольстер, но теперь уже поздновато жалеть, что я этого не сделала.

Звонок в дверь вызвал, по-моему, замешательство в квартире. Голос Гольстера, который доносился даже через железную преграду, смолк. Я снова воспользовалась солнцезащитными очками, надеясь, что, посмотрев в «глазок», Вячеслав Павлович меня не узнает. Так и произошло. Он открыл дверь таинственной незнакомке, а на самом деле перед ним оказалась Татьяна Иванова, до боли ему знакомая.